Ки Сэйцэй (Ки Тэцэ) Рассказывает: Рав Исроэль Зельман
Историю о красивой нееврейской пленнице, которую "вдруг разрешает" Тора, очень трудно рассказать последовательно и непротиворечиво. Из-за нескольких вопросов по существу, никак сходу не разрешаемых, не выходит ограничиться перечислением более или менее простых объяснений. Тысячелетия проходят, а удивление не ослабевает: почему Тора позволяет схватить и присвоить любую приглянувшуюся трофейную идолопоклонницу? Как это сочетается с приведенными в той же главе законами еврейского военного лагеря, предписывающими "остерегаться всякой дурной вещи" (не то, что - мародерство или насилие, - слова плохого сказать нельзя)? И вдруг - "увидишь в плену, возжелаешь и возьмешь" - нечто невероятное в русле всего предыдущего и последующего. В талмудическом трактате Кидушин, в качестве разъяснения этого поразительного отрывка предлагается некая (тоже необыкновенная) психологическая теория. Тора здесь, оказывается, выступает против низменных страстей человека, ибо если Вс-вышний ее (эту пленницу) не разрешит, то еврейский солдат "женится" на ней, несмотря на запрет. Конечно, первым делом следует отдать-таки должное точности наблюдения: стоит только легализовать, защитить законодательно, обклеить медицинскими свидетельствами и гигиеническими сертификатами - все очарование запретного плода пропадает, авантюрное приключение подменяется общедоступной, скучной услугой. После длительных талмудических указаний благочинного седобородого политрука (каким образом, при каких обстоятельствах и до какой степени разрешено проявить "необузданную страсть"), стремление приунывшего личного состава к прелестным невольницам заметно ослабнет - и слава Б-гу. Однако, признавая правильность подхода, можно и нужно разобраться: почему Тора не предлагает применить вышеизложенную эксклюзивную тактику к другим запретам (разумеется, исключительно для борьбы с низменными инстинктами) - человек, мол, все равно наестся некошерного, обманет, ограбит, убьет, так давайте же - конечно, при определенных обстоятельствах и в рамках установленной процедуры... Почему-то, подобная теория возникает только в истории с пленницей. Великий Раши в своем объяснении добавляет к вышесказанному следующую (окончательно запугивающую бедного еврейского воина) идею: "а если он все-таки возьмет ее, то Писание провозвещает, что в итоге от такой женщины родится беспутный и бунтующий сын" (намек на что содержится в двух абзацах, непосредственно следующих за "пленницей"). Словом, никуда не годится - ни для тебя лично, ни для твоего потомства. Еще одна странность - обычно Тора не устраивает евреям ловушек, не позволяет того, что приводит к очевидно негативным последствиям... И наконец, вся эта идея "вынужденного разрешения" с первого взгляда очень плохо сочетается с общепринятым представлением о настоящей, соответствующей Закону Вс-вышнего еврейской армии. Речь-то идет о войнах того правильно построенного, благословенного государства, чей глава - монарх-помазанник, не выпускающий из рук Тору (она же - основной закон). То есть - если кто-то уже размечтался - современный израильский десантник, взявший в плен арабскую продавщицу, по Торе имеет право только сдать ее в миштару за торговлю в неположенном месте (и при этом - не прикасаясь), ибо не о нем написано в первом абзаце главы. Но кто же тогда тот загадочный древний воин - подданный кошерной конституционной монархии - о бурных военно-полевых романах которого повествуют святые книги? В конце предыдущей главы Торы находим как будто неоспоримый однозначный ответ: всякий кто не вполне соответствовал высоким критериям еврейского религиозного Закона (то есть кое-что иногда нарушал перед войной) безоговорочно исключался из личного состава высокоморальной, святой еврейской гвардии. Рав Яаков бэн Ашер (в своем объяснении "Баал атурим") показывает эту идею на примере соединения окончания главы "Шофтим" с началом "Ки тэцэ". Последняя фраза прошлой главы - "будешь совершать правильное в глазах Вс-вышнего". Сразу за этим следует - "когда выйдешь на войну" ("ки тэцэ ла-милхама"). На стыке глав обнаруживаем, что сражался только тот, кто исключительно правильно (по высочайшим меркам) жил в мирное время: "только праведники" - отрезает "Баал атурим". И рабейну Шломо Йицхаки (уже процитированный Раши) в своих объяснениях к предыдущей главе тоже приводит (из талмудического трактата Сота) обсуждаемое знаменитое мнение раби Йоси Аглили: все грешники отправлялись в глубокий тыл. И что же написано (в объяснениях того же Раши) об оставшихся гвардейцах, об этих эталонах праведности? "Давайте разрешим ему, а то он все равно". Как это "все равно"? Где этот святой человек, и где эта пленная дикарка - да он и не посмотрит на нее! А тем более, подозревать праведника в том, что он, "несмотря на запрет", набросится на невольницу? Само подобное предположение - это серьезное нарушение Закона. Эти кажущиеся неразрешимыми противоречия между талмудическими трактатами Кидушин и Сота стали одной из причин возникновения замечательной трактовки из объяснения "Ор ахаим", которая обходит стороной все вышеприведенные трудные вопросы, обозревая происходящее в начале главы "с высоты кабалистического полета". Мудрец обращает внимание на некую (еще не упомянутую нами) удивительную деталь. Очень своеобразно сформулировано: "увидишь женщину, прекрасную видом и возжелаешь ее" (можно было высказаться короче: "увидишь и возжелаешь женщину прекрасную"). Талмуд разъясняет, что кажущаяся избыточность выражений призвана, как это часто бывает в Торе, добавить что-то к простому и очевидному смыслу сказанного. "Увидишь прекрасную" - это первая (так сказать, базовая) ситуация. "Возжелаешь ее" - второй (частный) случай, показывающий что разрешено ее "взять" - даже если она уродлива (то есть, не обязательно пленница должна быть хороша собой - мало ли у кого какие вкусы). "Ор ахаим" изумляется этому известному талмудическому утверждению: если разрешено брать и красивую, и некрасивую, зачем вообще в Торе упоминаются подробности внешних данных пленницы? Напиши: "увидишь, возжелаешь, возьмешь" - без всякой лирической описательности! Оказывается, талмудические рассуждения следует понимать и воспринимать далеко не только в связи с телесной прелестью. Еврейский воин (тот самый вышеупомянутый праведник), верноподданный построенного по божественным законам государства, в процессе ведения войны (то есть - во время исполнения заповеди), будучи в подобающем совершению святого дела просветленном состоянии, замечает вдруг в толпе пленных (может быть - по глазам, если именно они - "зеркало") женщину, "прекрасную видом" (то есть - облагороженную необыкновенным внутренним содержанием), чья душа, увиденная святым человеком, как продолжает Талмуд, вполне может сочетаться с весьма непривлекательной (для иного ценителя "красоты") внешностью. Продолжение объяснения "Ор ахаим" может служить замечательным примером правильного, основанного на традиции так называемой "скрытой" Торы отношения к той любви, которую (в иных "высокодуховных" кругах) принято обзывать "физической". То, что происходит между воином и невольницей, сочетает в себе (как это и подобает абсолютному соединению, соитию) все возможные уровни со-общений, со-отношений - от простого (таки-да - физического) до самого высочайшего уровня слияния душ. Тут-то и возникает разветвление, появляются два описанных непосредственно в Торе (в дальнейшем тексте) варианта продолжения истории. Если изначально замеченное "прекрасное" содержание было чуждым, слабо связанным с остальной вполне заурядной личностью (то есть - если замечательная душа была пленницей в неподобающем месте), тогда при первом соединении героев (при первом "сообщении сосудов"), "прекрасное" сливается с душой проверенного, допущенного до древнееврейской гвардии праведника (как будто - перетекает), и, после предписанной святым текстом месячной воспитательной процедуры, воин больше "не возжелает ее" и "отпустит на волю" эту опустошенную форму. Если же тот "прекрасный вид", который углядел праведник, - не искра, не захваченная в плен маленькая частица, а отражение целостного духовного облика, удивительная находка останется с тем, кто ее нашел; сокровище, обнаруженное в толпе идолопоклонников, поселится в доме святого человека - пленница станет законной женой воина. Возвышенная (в самом наилучшем смысле слова, если он есть, - романтическая) история, рассказанная великим сефардским мудрецом почти триста лет назад. Именно благодаря этому месту из объяснения "Ор ахаим", еще лет через двести (уже - в замечательных хасидских книгах) появились ответы на вышеприведенные вопросы из "талмудической древности". Конечно, то, что является объектом "низменной страсти" для нормального, обыкновенного индивидуума, для по-настоящему праведного человека вообще не является "объектом" (пустое место, ничто). Однако, и в личности необычно высокого уровня имеется такое "начало" (такое стремление), которое трудно назвать "благим". Сводится это неизвестное нам, рядовым членам общества, явление к тому, что такой, к примеру, незауряднейший вояка без страха и упрека, как царь Давид, мог страсть как заинтересоваться перспективой добиться некого качественного духовного изменения в лучшую сторону. Это - неутолимая жажда преобразовывать, исправлять мир, и если это не разрешить праведнику, повторим за Талмудом, он может (во имя достижения своей эксклюзивной высокодуховной цели) пойти на формальное нарушение закона, а такого поворота событий ни в коем случае нельзя допустить, ибо как раз несоответствие законам Вс-вышнего (кажущееся формальным) сделает невозможным выполнение той "боевой" задачи, ради которой, собственно, и ведется вся эта "война" высшего порядка (то есть - прилагаются все старания для преобразований и исправлений). Именно здесь, в условиях идеально подобранной (по самым придирчивым талмудическим меркам) древнееврейской армии, (то есть - в условиях идеальной чистоты эксперимента) принимается решение "разрешить", открыть зеленую улицу тем воинам, которых и собирали, в конечном счете, как раз для того, чтобы в толпах обыкновенных людей, во всех концах огромного изгнания, почти не измеримого ни временем, ни пространством, искать и находить томящиеся в плену, невидимые для заурядного зрения прекрасные островки света.